Неточные совпадения
«Вы, верно, — спросил я его, — переведены сюда из России?» — «Точно так,
господин штабс-капитан», — отвечал он.
— Что же, — сказал пьяный
господин, мигнув драгунскому
капитану, который ободрял его знаками, — разве вам не угодно?.. Я таки опять имею честь вас ангажировать pour mazure… [на мазурку… (фр.)] Вы, может, думаете, что я пьян? Это ничего!.. Гораздо свободнее, могу вас уверить…
—
Господин Печорин! — закричал драгунский
капитан, — вы здесь не для того, чтоб исповедовать, позвольте вам заметить… Кончимте скорее; неравно кто-нибудь проедет по ущелью — и нас увидят.
— Я нашел у Грушницкого драгунского
капитана и еще одного
господина, которого фамилии не помню.
— Мы готовы, — отвечал
капитан. — Становитесь,
господа!.. Доктор, извольте отмерить шесть шагов…
— Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! — сказал опять драгунский
капитан. —
Господа! никто здесь его не защищает? Никто? тем лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит…
— Это,
господа, судырь мой, не кто другой, как
капитан Копейкин!
Капитан-исправник замечал: «Да ведь чинишка на нем — дрянь; а вот я завтра же к нему за недоимкой!» Мужик его деревни на вопрос о том, какой у них
барин, ничего не отвечал.
В ворота гостиницы губернского города nn въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют
господами средней руки.
— Вчера этот
господин убеждал нас, что сибирские маслоделы продают масло японцам, заведомо зная, что оно пойдет в Германию, — говорил он, похлестывая стеком по сапогу. — Сегодня он обвинил меня и
капитана Загуляева в том, что мы осудили невинных…
Митю, конечно, опять образумили за неистовство выражений, но
господин Ракитин был докончен. Не повезло и свидетельству штабс-капитана Снегирева, но уже совсем от другой причины. Он предстал весь изорванный, в грязной одежде, в грязных сапогах, и, несмотря на все предосторожности и предварительную «экспертизу», вдруг оказался совсем пьяненьким. На вопросы об обиде, нанесенной ему Митей, вдруг отказался отвечать.
— Отменно умею понимать-с, — тотчас же отрезал
господин, давая знать, что ему и без того известно, кто он такой. — Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но все же желательно узнать, что именно побудило…
— Это он отца, отца! Что же с прочими?
Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной
капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Мундирные «вась-сияси» начали линять. Из титулованных «вась-сиясей» штабс-капитана разжаловали в просто
барина… А там уж не то что лихачи, а и «желтоглазые» извозчики, даже извозчики-зимники на своих клячах за
барина считать перестали — «Эрмитаж» его да и многих его собутыльников «поставил на ноги»…
Потом таинственные
господа исчезли в широком свете, Гапка умерла, и
капитан по своей доброте взял покинутого сироту к себе на кухню…
— Или теперь это письмо
господина Белинского ходит по рукам, — продолжал
капитан тем же нервным голосом, — это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что единственное спасение для русских — это перестать быть русскими. Как хотите,
господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.
— Позвольте! оставим,
капитан, эпизоды! — вступился Колотов, — и будем заниматься предметом нашей конференции. Итак, вы говорите, что
господин Парначев этим поступком сильно вас оскорбил?
— Знаю; вы писали,
капитан.
Господин Парначев, кажется?
— Позвольте,
господа! не в том совсем вопрос! Что же собственно делает
господин Парначев, что могло в такой степени возбудить ваше негодование? Объясните сначала вы,
капитан!
–"La belle Helene"? Mais je trouve que c'est encore ties joli Гa! [«Прекрасная Елена»? А я нахожу, что и это еще хорошо! (франц.)] Она познакомила нашу армию и флоты с классическою древностью! — воскликнул Тебеньков. — На днях приходит ко мне
капитан Потугин: «Правда ли, говорит, Александр Петрович, что в древности греческий царь Менелай был?» — «А вы, говорю, откуда узнали?» — «В Александринке, говорит,
господина Марковецкого на днях видел!»
— Несправедливо, — повторили Беловзоров и
господин, названный отставным
капитаном, человек лет сорока, рябой до безобразия, курчавый как арап, сутуловатый, кривоногий и одетый в военный сюртук без эполет, нараспашку.
— Постойте, постойте! новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со стула, взяла меня за обшлаг сюртука. — Пойдемте же, — сказала она, — что вы стоите? Messieurs, [
Господа (фр.).] позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар, сын нашего соседа. А это, — прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на гостей, — граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной
капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
— Штабс-капитан Лещенко, вы фальшивите! Вам медведь на ухо наступил! Замолчите! — крикнул Осадчий. —
Господа, да замолчите же кругом! Не галдите, когда поют.
— Убирайся к дьяволу! — заорал вдруг Золотухин. — Нет, стой, брат! Куда? Раньше выпейте с порядочными
господами. Не-ет, не перехитришь, брат. Держите его, штабс-капитан, а я запру дверь.
— Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я хочу на ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват,
господин полковник.
Господин полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы,
капитан, знаете, что если
господин полковник теперь не отдает вас под суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы сами знаете — где. Что?
— Нет-с, не кошку зашибить-с, а тоже жидов собаками травливали-с…
Капитан Полосухин у нас в роте был:"Пойдемте, говорит,
господа, шинок разбивать!" — и разбивали-с.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который жил в Солдатской слободке, где никто уж из
господ не жил, и происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика на самых первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями в горку — и не корысть его снедала в этом случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
Штабс-капитан так же, как и вчера, почувствовал себя чрезвычайно одиноким и, поклонившись с разными
господами — с одними не желая сходиться, а к другим не решаясь подойти — сел около памятника Казарского и закурил папиросу.
Когда же на крыльце штабс-капитан сказал: «прощай, Никита!» то Никита вдруг разразился принужденными рыданиями и бросился целовать руки своего
барина. «Прощайте,
барин!» всхлипывая, говорил он.
Разве с евтими сменить, что тут в карты играють — это что — тьфу! одно слово! — заключил Никита, указывая на светящееся окно комнаты
барина, в которой, во время отсутствия штабс-капитана, юнкер Жвадческий позвал к себе на кутеж, по случаю получения креста, гостей: подпоручика Угровича и поручика Непшитшетского, того самого, которому надо было итти на бастион и который был нездоров флюсом.
Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский
капитан, лет тридцати трех, высокого росту
господин, красивой и безукоризненно порядочной наружности, с внушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией, несмотря на его удивительную и деликатнейшую доброту, о которой всякий получал понятие чуть не с первой минуты своего с ним знакомства. Он, впрочем, был молчалив, казался очень хладнокровен и на дружбу не напрашивался. Говорили потом у нас многие, что он недалек; это было не совсем справедливо.
Так передавалось дело. Прибавлялось и еще сведение: что квартиру эту снял для
капитана и сестры его сам
господин Ставрогин, Николай Всеволодович, сынок генеральши Ставрогиной, сам и нанимать приходил, очень уговаривал, потому что хозяин отдавать не хотел и дом назначал для кабака, но Николай Всеволодович за ценой не постояли и за полгода вперед выдали.
— Я знаю. Там тоже, говорят, кажется какой-то
капитан живет подле вас,
господин Лебядкин? — всё по-прежнему торопилась Лиза.
Капитан передернул немного плечами. Ему несколько странно было слышать, что Миропа Дмитриевна, по ее словам, никого молодцеватее какого-то там
господина не встречала, тогда как она видала и даже теперь видела перед собою Аггея Никитича.
— А какие эти
господа масоны загадочные люди!.. — не унимался
капитан. — Я знаю это по одной истории об них!
— Многое-с, очень многое!.. Я сам три года стоял в Польше и достаточно видал этих костелов; кроме того, мне все это говорил один почтамтский чиновник, и он утверждал, что почтамт у нас весь состоит из масонов и что эти
господа, хоть и очень умные, но проходимцы великие!.. — лупил на всех парусах
капитан.
— Я должен вам сказать,
господин, — проговорил Гораций, потирая ладони, — что будет очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне
капитан хочет посадить девиц, дам — прекрасных синьор. Это его знакомые. Уже приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое белье. А также закуплено много вина. Вино будет всем — и мне и матросам.
—
Господин мой юнкер, значит, еще не офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то пожалуй и
капитан, да денег нет. Что проку-то?..
—
Господин штабс-капитан! Извольте отправиться под арест.
Несчастливцев. Ну, Аркадий, тетушка моя женщина почтенная, строгая; я не хочу, братец, чтоб она знала, что я актер, да еще провинциальный. (Грозит пальцем.) Смотри, не проговорись; я Геннадий Демьяныч Гурмыжский,
капитан в отставке или майор, уж как тебе угодно будет; одним словом, я
барин, а ты мой лакей.
— Эх,
барин! Да что подпоручик,
капитан, да еще какой, работал у нас! Годов тому назад пяток, будем говорить,
капитан был у нас, командир мой, на Кавказе вместе с ним мы горцев покоряли, с туркой дрались…
Это было верно:
капитан действительно жил в ночлежном приюте, а по утрам становился на паперть вместе с нищими, между которыми он известен за «безрукого
барина». По вечерам его видали сидящим в биллиардных грязных трактиров.
— Ах, черт возьми! — сказал Сборской, подходя к деревне, — какой нечаянный визит, и, верно, это проказит Шамбюр. Однако ж,
господа! куда девался наш
капитан?
— Да,
господин офицер! — продолжал тот же басистый незнакомец, — мы точно не разбойники; а чтоб вернее вам это доказать, честь имею представать вам здешнего капитан-исправника.
— Послушайте, граф! — перервал Рено, — можете ли вы меня удостоверить, что этот
господин точно
капитан французской службы?
— Ах, это вы, граф!.. — вскричал Зарецкой, узнав тотчас в офицере полковника Сеникура. — Как я рад, что вас вижу! Сделайте милость, уверьте
господина Рено, что я точно французской
капитан Данвиль.
— Никак нет,
господин профессор, — ответил толстяк, — позвольте представиться —
капитан дальнего плавания и сотрудник газеты «Вестник промышленности» при Совете Народных Комиссаров.
И при этом
капитан вежливо раскланялся с быстро проходившим мимо
господином с озабоченным и умным лицом.
Господин молча выразил на лице недоумение, но потом улыбнулся и дружелюбно кивнул
капитану.
— И Бессонов прекрасный
господин. Несколько слабый относительно прекрасных глаз слабого пола… — прибавил
капитан, нагибаясь к моему уху.
— Вы спросите у меня, кого я не знаю! — ответил
капитан, пожимая плечами. — И
господин Бессонов, будучи студентом, жил в моем отеле. Мы были хорошими друзьями, благородное слово. Кто только не жил у меня, мосье Лопатин! Многие знатные теперь инженеры, юристы и писатели знают
капитана. Да, весьма многие известные люди помнят меня.